Пение грозных ангелов
Концерт musicAeternaв Большом зале московской консерватории.
Откровенно говоря, я не причисляю себя к тонким ценителям и горячим поклонникам современной музыки. И на концерт 8 февраля в БЗК я шел с изрядной долей опасения, что анонсированные московские премьеры вызовут у меня реакцию отторжения или – в лучшем случае – оставят меня совершенно равнодушным.
Масла в этот огонь скептицизма добавило шутливое заявление Курентзиса, что предстоящей программой он намерен несколько "отпугнуть" тех зрителей, что посещают его концерты из соображений престижа, предложив им сложную музыку, требующую для ее постижения духовного напряжения и особого терпения. Однако, интерес к творчеству Курентзиса, доверие к его вкусу и интуиции вождя, открывающего перед нами новые музыкальные горизонты, пересилили мое предубеждение против авангардных тенденций современного искусства. И мои надежды не были обмануты.
Перед концертом в зале царила какая-то приподнятая наэлектризованная атмосфера ожидания праздника или скандала. Большинство из зрителей были наслышаны о грандиозном успехе, с которым эти произведения были исполнены за рубежом и теперь с любопытством желали испытать на себе воздействие этой незнакомой музыки.
Наконец, на сцену вышли певцы мusicАeterna, одетые в строгие черные подрясники, в которых они не так давно исполняли "Реквием" Моцарта и хоровую программу "Luxaeterna". Уже это подготовило зал к духовному характеру предстоящего музыкального действа. У меня же это чисто внешнее сходство - моего иерейского и их концертного облачения - создало ощущение некой сопричастности к происходящему на сцене. Это ощущение усилилось при словах маэстро, обращенных к залу.
С присущим ему обаянием, искренностью и теплотой Теодор настраивал своих слушателей на восприятие этой необычной музыки, объясняя нам, чего от нее можно ожидать, а чего – ждать не стоит. Он предлагал отказаться от рационального ее постижения, от опоры на привычные эмоционально-звуковые ассоциации. Маэстро звал нас в труднодоступный горний мир ангелов, где слышен непонятный для нас, но такой прекрасный язык, красоту которого мы, может быть, еще не в силах вместить, но, тем не менее, должны всей душой к ней стремиться. Краткое вступительное слово расположило публику к заинтересованному восприятию песнопения молодого крымского композитора Алексея Ретинского "SalveRegina" для хора и ударных. Я не собираюсь оценивать музыку – этим пусть займутся музыковеды. Мне же хотелось лишь поделиться первыми впечатлениями.
Хор и ударные сливались в каком-то нереальном звуковом мареве, дрожащем и переливающемся различными красками и тембрами, то сгущавшимися в плотные клаксоны, то порхавшими за пределами сцены, курлыкающими перекличками, отзывавшимися эхом в пространстве всего концертного зала: сверху, с боков и из его глубины. Сознание было не в силах уцепиться ни за мелодию, ни за гармонию, ни за метро-ритмические опоры. Звучание причудливо менялось, как узоры калейдоскопа, создающего неповторимые сочетания из одних и тех же элементов.
Массив хорового звучания сменялся - то одиноко зависавшими иссонами, то внезапно вторгавшимися в плавное течение голосов ударными инструментами, оставлявшими в паузах как бы колокольный отзвук, долго замиравший в тишине. Временами было непонятно: то ли голоса вибрируют, как серебряные колокольчики, то ли виброфоны вливаются в тембры певцов, обогащая их звуковую палитру своими обертонами. Сознание, действительно растворялось в этой звуковой прострации. Оно - то парило в прозрачных высях, то погружалось в глубину терпких созвучий. В этом завораживающем пении хора мне не хватало лишь одного: хотелось понять, о чем поют эти ангелы? Ведь в духовной музыке очень важно выявление смысла текста, его вокально-инструментальное воплощение.
В програмке было указано, что это – фрагмент из марианских антифонов, то есть – песнопений, посвященных Деве Марии (а не какой-то там Мариане). Известно, что на этот текст католической молитвы писали музыку многие композиторы от Палестрины и Моцарта до Падерецкого и Пярта. Однако я вряд ли ошибусь, если предположу, что среди слушателей, наполнявших Большой зал, не очень многие являлись глубокими знатоками латыни. А текст, несомненно, заслуживает того, чтобы прочитать его перевод хотя бы перед началом исполнения, как во втором отделении концерта сделала это Ингеборга Дапкунайте перед "Coro" Берио. (Впрочем, она призналась, что случайно попалась в антракте на глаза маэстро, и он неожиданно попросил ее прочесть стихи Пабло Неруды, с чем она блестяще справилась.) Для тех, кому захотелось бы еще не раз послушать это замечательное произведение, углубив его восприятие пониманием текста, привожу перевод Риммы Поспеловой:
"Здравствуй, Царица, Матерь милосердия,
Жизнь, сладость и надежда наша, здравствуй!
К Тебе взываем мы, изгнанные дочери Евы.
Ты защитница наша (Advokata nostra!),
Обрати на нас Свои милосердные очи.
Дай нам узреть после этой земной темницы
Иисуса – благословенного плода чрева Твоего,
О кроткая, о благая, о нежная Дева Мария!"
Зная содержание молитвы, мы могли бы осмысленнее воспринимать и нежное хоровое pianissimo, и экспрессивные выкрики с воздеянием рук "изгнанных из Рая дочерей Евы".
Судя по тому, как замер зал, внимая последним звукам, тающим в тишине, думаю, что "Salve Regina" Ретинского совершенно уместно звучала бы и под сводами католического собора, вполне органично вливаясь в современное богослужение.
Концерт для скрипки с оркестром Сергея Невского также был предварен объяснениями Теодора, предупредившего зрителей, что в этой музыке не стоит искать иллюстраций знакомых эмоций. Маэстро даже попросил отдельных исполнителей продемонстрировать шумы, извлекаемые нестандартными инструментами: вилкой по тарелке, пенопластом по стеклу, чашкой по керамической плитке или чоканьем граненых стаканов. Это создало в зале теплую атмосферу оживлённой заинтересованности аудитории, охотно отзывавшейся смехом на шутки скрипачки Елены Ревич, что нетрадиционные приемы скрипичной игры (удары пальцами по струнам без смычка или прыгание смычка по пустым струнам) доступны каждому из сидящих в зале. Маэстро с воодушевлением призывал не пугаться странностей музыки "Cloud Ground" ("Облачный граунд") и терпеливо искать скрытую в ней красоту.
К сожалению, для меня эта красота оказалась запрятанной слишком глубоко. И как ни старался я открыть свое сердце и сознание доступу музыки Сергея Невского, но, видимо, двери мои оказались слишком малы, чтобы она туда проникла. Здесь мне не удалось ни за что уцепиться. Диковинные шумовые эффекты привлекали внимание, но оно было не в силах свести распадающиеся кусочки музыкальной мозаики в единую картину. Я никак не мог нащупать главную нить, пронизывающую, по словам Курентзиса, всё произведение. Сам маэстро органично жил в этой странной музыке, больше похожей на организованный шум, но меня эта жизнь совершенно не трогала.
Приходится сознаться, что в моей душе эта музыка никакого отклика не нашла. Может быть, мне не хватило напряженной сосредоточенности. Внимание рассеивалось, мысли разбегались в стороны, отключаясь от звуковой какофонии на сцене. Не зря же Теодор предупреждал, что современная музыка (как и музыка Вагнера) "не доходит" с первого раза, что надо погрузиться в процесс изучения ее деталей, и тогда она откроется во всей полноте. Для того и создана им "Лаборатория современного зрителя". К сожалению, не все имеют счастливую возможность ее посещать, а без этого красота современных шедевров пока что остается для нас недоступной.
В антракте ко мне подходили совершенно незнакомые люди. Определив по моему облачению, что я, видимо, постоянно общаюсь с ангелами, они интересовались: похожа ли прозвучавшая только что музыка на ангельский глас? Парень лет тридцати спросил "в лоб": "Как Вам такое пение ангелов?". А старец, украшенный благородный сединой, фактически процитировал Владимира Высоцкого: мол, "что ж там ангелы поют такими злыми голосами"?
И тому и другому я отвечал словами маэстро: а кто из нас слышал ангельское пение, чтоб иметь возможность сравнить его с земными звуками? Почему мы уверены, что бесплотные духи могут являться людям лишь в виде открыточных херувимчиков или пухленьких амурчиков, умильно взирающих с края рамы на "Сикстинскую Мадонну" Рафаэля? Неужели можно предполагать, что только демоны обладают мощной энергетикой! Разве ангелы Божии не в силах им противостоять? Ведь не зря же архангел Михаил – предводитель воинства небесного - снабжен огненным мечом! И вряд ли такими уж благостными выглядели ангелы, посланные Господом истребить развращенных жителей Содома (Быт. 19, 13). Да и трубные ангельские гласы в день Страшного Суда, вероятно, будут мало похожи на колыбельные песни. Даже сам Господь не всегда бывал "кроток и смирен сердцем" (Мф. 11; 29). В Успенском соборе московского Кремля есть замечательная икона "Спас – Ярое око". Так и представляется, что именно с такими "грозными очами" Христос изгонял торгующих из храма, хлестая их бичом из верёвок и опрокидывая столы менял.
Одно могу сказать определенно: в "Salve Regina" я почувствовал прикосновение к иной – неземной – реальности. А вот скрипичный концерт С. Невского остался для меня лишь изобретательным набором забавных, но непонятных шумов.
Всё второе отделение концерта занял "Хор" Лучиано Берио для 40 голосов и 44 инструментов, расположившихся на сцене вперемешку. На этот раз Теодор предоставил Ингеборге Дапкунайте возможность мастерски прочесть перевод стихов Пабло Неруды из сборника "Место жительства – Земля", поэтому общий смысл был понятен: "Выходи на улицу и ты увидишь, что она залита кровью". Конечно, кроме этих строк, там присутствовала народная африканская и полинезийская поэзия. И хотелось бы понимать, о чем говорит музыка в разные моменты исполнения. Но, в основном, эмоции были достаточно яркими, а временами и просто захлестывающими. Вот тут можно было опереться – то на фольклорный танец, то на песню, то на ритмическое остинато, на фоне которого слышались экспрессивные выкрики певцов (вызывающие в памяти "Гернику" Пикассо), сменявшиеся в средине обессиленным затишьем.
Меня, признаться, не слишком впечатлили оглушающие звуковые наслоения или страстные крики хора. Больше по сердцу мне пришлось тихоструйное "веяние ветра хладна" (3 Царств. 19, 12), мягкое сияние "невечернего света", затаенная печаль и трепетная нежность тихого звучания. В эти моменты поражало тончайшее pianissimoхора, слышимое в самых отдаленных уголках огромного зала. Впечатляло и красочное наложение звуковых пластов, когда трудно было различить: толи певцы сливались с оркестром, превращаясь в инструментальные голоса, толи инструменты обретали человеческую теплоту и тембровую объемность. Особая благодарность замечательному хормейстеру мusicAeterna Виталию Полонскому за потрясающее звучание хора, особенно, в невесомом прозрачнейшем piano.
Магнетическое воздействие Теодора, увлечённо стремившегося поделиться захватившей его красотою, понуждало слушателей изо всех сил стараться вникнуть в насыщенное звучание, пробиться через пелену собственного непонимания. Однако, не всем это удалось.
Не всем хватило сил и терпения переплыть это бурное звуковое море. Некоторые недоуменно пожимали плечами. Другие просто вставали и выходили из зала. Впрочем, именно на такую реакцию "любителей светских тусовок" и рассчитывал Курентзис, когда грозился немножко распугать подобную публику авангардным репертуаром. Да и у меня к концу 2-го отделения концентрация внимания стала ослабевать. К тому же и время перевалило за полночь. Так что притомившиеся зрители бурными аплодисментами и с явным облегчением приветствовали окончание грандиозного творения Берио. При этом у меня осталось желание еще не раз вернуться к прослушиванию этого сложного сочинения, чтобы тщательнее разобраться в своих впечатлениях и недоумениях. А это - лучший показатель того, что музыка не оставляет тебя равнодушным, задевает за живое.
Многие зрители спешили покинуть зал, опасаясь опоздать на пересадку в метро. А вот оставшиеся благодарные слушатели были вознаграждены прекрасным исполнением "на бис" необъявленного произведения, которое я сначала принял за хорал Баха "Komm, süsserTod" ("Приди, сладостная смерть"). Но потом эта тема обрела столь терпкие гармонии, что стало ясно: это современная парафраза баховской музыки. Только тогда я припомнил, что этим же произведением ("ImmortalBachKnutNystedt") заканчивалась программа "Luxaeterna" в католическом костеле "Непорочного зачатия" в сентябре прошлого года.
В старинной музыке Нидерландской школы такой метод переработки известного произведения назывался "пародией". Не в том - привычном для нас смысле - сатирического высмеивания (типа - пародиста Максима Галкина), а в виде формообразующего метода заимствования музыкального образца, облекаемого в новые гармонии и дополнительные мелодии. Так Гуно к до мажорной прелюдии Баха добавил свою мелодию "Ave Maria". Так Щедрин - на основе оперных тем Бизе – создал свою балетную "Кармен-сюиту". Вот и Кнут Ништедт вдохновился мотетом Баха и сделал свой парафраз "Immortal".
Это был подарок, который как бы "закольцевал" начало и конец концерта духовной скрепой. Но и тут мне как священнику (и как бывшему "хоровику") не хватило понимания текста. Исполнение - завораживающее. Музыка – божественная. Но о чем она? Неужели нам достаточно воспринимать ее как бессловесный вокализ? И насколько обогатилось бы её восприятие, если б мы узнали слова, вдохновившие Баха на её создание.
В заключение замечу, что при всей сложности и неоднозначности восприятия этой довольно-таки "неудобовразумительной" для рядовых слушателей концертной программы, исполнение – в целом – оставило ощущение праздничной окрылённости, которая побуждала петь, любить и творить добро. А это – самый верный признак настоящего искусства, за которое ещё и ещё раз хочется принести благодарность Теодору Курентзису и его замечательным музыкантам. Хочется пожелать всем новых духовных обретений на путях предстоящего Великого Поста и поздравить с начавшейся масляницей!
11 февраля 2018 г. Неделя мясопустная.